Тема для размышления
ПЕРВОКЛАССНОЕ и вечное не нуждается в защите, но иногда — в комментариях.
Фильм «Комиссар» первоклассен, но, стыдно сказать, когда-то он нуждался в защите, а помогло ему лишь время.
Это не говорит о том, что у нас сейчас принципиально иное общество. Нет, люди остались те же. Но словно спала с глаз пелена, и рядом с резкими, режущими взгляд постулатами мягко засияли вечные истины.
Истины добра и дружбы, надклассовой и наднациональной человечности, неназойливого милосердия, истина святости материнства.
А в первых кадрах фильма колонны вооруженных людей равнодушно обтекают статую скорбящей женщины, мадонны или святой. Не до святых, не до мадонн — кругом бойня. Но скоро, очень скоро выяснится, что красный комиссар, хмурая большая женщина во всем мужском, начиная с кальсон, тщетно отрекающаяся от своего пола (поскольку вынуждена-таки постоянно обороняться изящной фразой «не неси жеребятину»), — так вот этот самый комиссар беременен.
И насколько нелепо в грамматическом мужском роде звучит это женственное причастие, настолько нелепым начинает казаться зрителю не бескровный и потому не бесспорный отрезок жизненного пути Клавдии Вавиловой от революции до этого судного дня, когда ее, здоровенную бабу в папахе, падающей с потной головы, замученную жарой, войной, внутренним этим постыдным грузом, попреками товарищей, замучившую себя безрезультатными истязаниями, ведут на постой для разрешения от бремени неизвестно к кому в красивом, кажется, городе с тремя большими храмами.
Мы вернемся еще к этим трем храмам.
А пока — пока бушует в своем узком дворе рядом с приземистым домишком немолодой жестянщик Ефим Магазаник, потому что горкомунотдел не нашел ничего лучшего, как потеснить ради устройства комиссарши его семью о девяти ртах.
Он еще не знает о главном.
Об этом главном наутро догадается его жена Мария н скажет:
— Я очень извиняюсь, мадам Вавилова, но вы, кажется, беременны.
И будет кончен конфликт внешний. И начнется незаметная борьба мироощущений... которая, в общем, не закончится, перекочевав в наш с вами день.
— Я бы его извела, но запустила, — откровенно, словно своему командиру, надеясь на сочувствие и оправдываясь, сообщит Вавилова Марии о своей войне с проклятым плодом.
Но что же она услышит в ответ!
— Боже мой, — изумится прекрасная Мария.—Эта женщина сошла с ума! Камни плачут! Такого нельзя говорить даже про детей своего злого врага!
И умиротворится «мадам военная», и уже естественно, по-бабьи воспримет судьбу свою, и родит в долгих страшных муках, и станет красавицей с большими темными главами...
Но временна победа Марии. Все равно уйдет Вавилова на фронт, вновь станет боевой единицей для того, чтобы все-таки пустили трамвай на родине ее маленького сына и чтобы было кому на этом трамвае ездить... Материнство придаст ей новые силы, сделает более осмысленной и земной ее борьбу.
Такой прозрачный, такой человечный сюжет. Так великолепна жизнь на экране Ролана Быкова, Нонны Мордюковой, Раисы Недашковской, Василия Шукшина, Людмилы Волынской. Так тонка и профессиональна работа режиссера Александра Аскольдова, так точна камера оператора В. Гинзбурга.
Почему же лежали так долго на полке материалы фильма, теперь выдвинутого на соискание Ленинской премии? Разное говорят. Но мне кажется, главное здесь — кровь, здесь вопрос, женское ли дело — насилие. Здесь страх за детей, которые делают «паф-паф» из деревянной винтовки в тряпичную куклу. Здесь начало понимания того, что цивилизованность — это отвращение к насилию и убийству вообще, равно к террору и к войне. Трудное начало понимания простой истины, что гуманизм не может быть абстрактным или каким-то другим, а либо он есть, либо его нет.
В тридцатые годы эти истины прозрел один из самых крупных писателей нашего времени Василий Гроссман, а в шестидесятых пытался осознать и «опубликовать» талантливый сценарист и режиссер фильма по гроссмановскому рассказу Александр Аскольдов. За что последний и пострадал. Впрочем, как известно, пострадал и первый, чьи наиболее значительные вещи увидели свет лишь после его смерти.
НЕ ЛУЧШЕЕ ЗАНЯТИЕ сравнивать фильм с литературной основой, но есть эпизод, который вы не найдете у Гроссмана, но который так значим для идеи ленты и так органичен здесь, что не упомянуть о нем невозможно.
Это, наверное, первая и наверняка последняя прогулка Клавдии с сыном по городу. Она уже совсем не «мадам военная» — она Мать. Счастье написано на лице. И, пожалуй, сознание запретности и потому скоротечности этого счастья. Но другие не думают так! Она идет от православного храма, где, возможно, встретилась с батюшкой, потом — мимо католического костела и синагоги. (Помните? Эти три церкви были и в первых кадрах фильма — там они, молчаливые, еще не знали, как отнестись к очередной смене власти: какими они окажутся, красные?). А здесь мимо храмов идет женщина с младенцем. И нет политики, нет войны, нет ужасов — суть ситуации вне времени: дитя человеческое явилось в мир. И не могут молчать эти ободранные войной храмы — вечные прибежища духовности — они звучат. И как звучат! Как будто и нет резкого перехода от мелодии к мелодии в этом гимне великого мастера Альфреда Шнитке. Однако вот милая русская песня влилась в величавость католической мессы, а вот уже вплелись в мессу причудливые мотивы иудейского Востока. Останавливается перед Вавиловой, снимает шляпу, кланяется ксендз; потом улыбается, благословляя ее на долгое счастье материнства раввин, настоятель разрушенной синагоги...
А затем вдруг рвется, в клочья расползается, исчезает мелодия духовности. Для меня следующие кадры страшнее всего в фильме в силу своей обнаженной опасной правды. Какой? Здесь необходимо отступление.
Не кричу. Размышляю.
Социалистическая революция делалась ради равенства всех людей в труде и в счастье, но первым среди равных должен был выступать простой рабочий человек. Это в высшей степени справедливо. Но рядом с честным рабочим человеком, пролетарием, который строил красивые, прочные дома, паровозы, корабли, станки, добывал руду и уголь, ткал отличные ткани и все это проделывал с большим достоинством, уважая себя и свой труд, не злоупотребляя вином и бранным словом, , ценя профессионализм и образованность, имея высокие нравственные принципы, — так вот рядом с этим человеком — и охотно — вступила в революцию шаткая шпана, напротив, склонная к алкоголю, сквернословию, разгильдяйству, болтовне, халтуре, к «жеребятине» по отношению к женщине. Возвращаясь к фильму, да поймем, что это именно шпана, надевшая красноармейскую форму, улюлюкает вслед Вавиловой и вновь доводит ее до мук души и горьких раздумий:
— Вавилова, стой! — интонация пока нейтральная.
— Вертайся, Вавилова! — нахально-требовательная.
— Гражданочка Вавилова!— издевательская, циничная.
Именно эти кадры для меня страшнее всего в фильме.
А ведь не для того, нет, не для того совершалась революция, чтобы восторжествовало хамство в душах людей, но чтобы утвердился в них свет, культура, доброта, сердобольность и, конечно, преклонение перед женщиной и материнством.
Эхо воплей, обращенных к Вавиловой, слышится в нашем обществе до сих пор. Я знаю множество женщин, которые даже в 28, 30, 35 лет боятся сказать своему интеллигентному начальнику о своем «интересном» положении. Они, закомплексованные советские беременные, как бы размышляют за начальника: а ведь действительно нехорошо, что цех или отдел на многие месяцы лишится ценной, трезвой, безотказной и аккуратной «боевой единицы»! А потом пойдут бесконечные бюллетени по уходу, а сейчас подавай легкую работу... Закон-то, конечно, на стороне женщин, да куда денешься от руководящего недовольства?
Ставка на женщину как на «боевую единицу» долго-долго еще будет казаться у нас правомерной. Женщина откровенно перестала быть слабой (а помните, в знаменитых ответах Маркса на анкету слабость названа наиболее привлекательным, по его мнению, качеством женщины?). Одновременно мужчина стал менее надежен; надежность, как неотъемлемое и лучшее качество мужской натуры стало столь же редким, как мягкость и терпимость у женщин. Такова оборотная сторона эмансипации.
Но какова же лицевая ее сторона? Столь же далека от совершенства, как и семьдесят лет назад. Руководящим мужчинам настолько нравится ограниченное равноправие боевых подруг, их настолько устраивает, что женщина, не обремененная стародавними предрассудками, не вскинет гордо голову от оскорбления или от грубого приказа (ведь думать о привилегиях своего пола ей, как Вавиловой, по-прежнему стыдно), что они... практически не пускают прекрасных коллег в «генералы». Женщины— народные депутаты СССР были избраны за редким исключением как представительницы общественных организаций, в частности Комитета советских женщин. Демонстрация равноправия получилась зримая. А на предстоящих выборах порядки будут другие, и, в общем, боязно представить себе вид любого республиканского парламента: наверняка зал будет сине-черно-сер от пиджаков с минимальнейшими вкраплениями женских нарядов. Что, женщины нехороши? Напротив. Но где принижены, где неумелы — да ведь управлять учиться надо, авторитет просто так не заработаешь. Однако тесны ряды сильного пола, не получена еще установка на равноправие истинное, а не «зримое».
Однобокое, хромое пока у нас равноправие, и вся жизнь от этого перекошенная. Просто возложили на женщин дополнительные тяжести, вот и все.
А кроме того, чтобы дать женщине свободу выбора: кухня или трибуна или дать возможность совмещать то и другое, надо и трибуну, и кухню сделать одинаково привлекательными. Но туда не очень-то пускают, а сюда не больно хочется. И кухня в этом соревновании пока напрочь проигрывает. Нет и не ожидается доступных всем кухонных комбайнов, микроволновых плит, посудомоечных машин, давно попали в разряд дефицита холодильники и швейные машины вкупе со стиральными и т. д., и т. п. Из скудной своей жизни мы гдядим на экран телевизора, который свободно сейчас показывает американскую или, скажем, французскую женскую жизнь... Грустно.
В голове у иных девочек сегодня — полный сумбур, от которого лучше всего, считают они, «забыться». В простой сигарете, в сигарете с «травкой», в пьянстве, с мальчиками...
А герой фильма омывает ноги своей жене, матери шести его кудрявых малышей, смотрит в ее лицо снизу вверх и произносит вечные слова:
— Я люблю тебя, Мария.
И что бы ни случилось потом, какие беды ни свалились на их головы, они не будут одиноки.
В нашем искусстве и в публицистике так давно не говорилось талантливо о любви, что, боюсь, она кажется теперь анахронизмом. Эстетика борделя успешно вытесняет любовь с экрана и даже со сцены, не говорю уж о газетных и журнальных страницах. И если взрослые люди воспринимают «свободу» относительно спокойно, то в юных девочках это возбуждает дикий интерес и безумство чувств. Год назад в одной очень хорошей, вечерне-ночной передаче ЦТ подряд шли два сюжета. Один, с охами и ахами, с зачернением экрана,— о девочке-матери и о девочке-убийце. А буквально следующий — о полусамодеятельной, низкопробной выставке эротики. И нечего сомневаться в том, что новая порция девочек, проигнорировав первый сюжет, нырнула назавтра в море волнующих возможностей. При полном отсутствии соответствующих знаний, воспитания, культуры, житейской хитрости, мало-мальски осознанной жизненной цели, понимания со стороны прямолинейных взрослых, а также при дефиците противозачаточных и противоинфекционных средств это, хотим мы того или не хотим, — новые тысячи несчастных женских судеб. Несчастных по-разному.
А если несчастлива женщина — несчастны и ее потомки. Но ни одна цивилизованная страна не может себе позволить состоять из несчастных людей. И если мы хотим цивилизованности, начать следует с женщины, с ее устроенности в этом мире.
Вавилова и Мария из фильма «Комиссар» — две трудные, разные женские судьбы. Никто не будет рожать вместо женщин, но и никогда больше современная женщина не замкнется среди кастрюль и пеленок. Более того, нелегкое время нашей сегодняшней мирной (а где и совсем не мирной) революции призывает новых женщин-комиссаров. Но других. Тех, кто готов к бескомпромиссной борьбе за то, чтобы искать и находить компромиссы в политических решениях, чтобы уже сегодня, сейчас прекратились распри, ведущие к кровопролитию, чтобы исчезло из языка само понятие дефицита (мудрости, умения, добра), чтобы наконец построить этот наш общий дом, в котором каждому человеку станет спокойно, уютно и счастливо.
...Потому что жизнь, которую ежеминутно, в муках, дают человечеству женщины,— она продолжается.
Текст статьи приведен по публикации в газете «Комсомольская правда» от 01.12.1989 года, стр.4
Цитата
«...Улыбка счастливой женщины - это проявление, это мгновение мировой гармонии! Улыбка счастливой женщины - это осуществление мировой гармонии!... Она же есть правда и справедливость! Она же есть и высший смысл бытия!... Мир надо устраивать во имя женщины! И счастливая улыбка женщины - высший и единственный критерий действия!...»